Год перелома на пути в системный кризис 

Перепечатано в сокращении из телеграм ресурса «Сибирский экспресс»

Полный текст по ссылке https://telegra.ph/God-pereloma-na-puti-v-sistemnyj-krizis-02-12

Так вышло, что важнейшим этапом для думающей части российского и эмигрантского общества стал 2023 года. Пришло осознания, что экономика страны не рухнула, государство оказалось достаточно адекватным, чтобы не превратить рыночную экономику в народное хозяйство, а российский бизнес категорически отказался помирать. Даже шок попытки вооруженного мятежа в июне 2023 года не стал настоящим ударом по экономическим процессам и надеждам.

В 2024 год обыденное российское информационное пространство с зашкаливающей банальностью входило на пике ощущений того, что нормальные жизнь и экономика вернулись, методы решения проблем отработаны, а специальная военная операция (СВО) существует где-то далеко и почти не влияет на повседневную жизнь. И это было большой ошибкой, в которую прошедший год нас уверенно ткнул носом.

Экономика СВО очевидно не планировалась как новая реальность в первые месяцы 2022 года. Полноценное производство товаров оборонного назначения, синхронно с мобилизацией, начало разворачиваться не ранее первой осени нового этапа жизни страны. Процесс занял около года и лишь 1,5 года назад его с точки зрения трансформации финансовых потоков дополнил коммерческий найм людей на линию боевого соприкосновения.

Период с лета 2023 по лето 2024-го — это весьма стабильный этап функционирования внутренних рынков, достаточно залитых деньгами того самого происхождения, чтобы его можно было назвать периодом полноценного «военного кейнсианства». Это следует понимать как государственное перераспределение ресурсов, приведшее к поддержке спроса, связанного с оборонкой. Но трансформация всей экономической структуры страны, помноженная на последствия санкций и других внешних факторов, при острой необходимости решать запущенные проблемы типа массовой льготной ипотеки привела к тому, что «военное кейнсианство» перестало быть фактором разгона потребления и базой для роста ВВП за счёт государственного спроса.

 С лета 2024 года вслед за повышением ключевой ставки Банка России выросла кредитная нагрузка, в том числе на оборонный бизнес. Центробанк отмечает начавшийся в четвертом квартале прошлого года отказ ряда предприятий от кредитования и, как следствие, изменение графика ввода новых производственных мощностей.

 Усложнение производственных цепочек, необходимость обхода санкций, рост транзакционных издержек и потери на курсовых колебания приводят к увеличению частоты кассовых разрывов и необходимости затыкать их теми же кредитами — так что объёмы прибыли уменьшились до обычного уровня.

Начиная с ноября 2024 года замедлились темпы роста кредитования бизнеса, а в начале 2025-го, возможно, уже и снижение объёмов займов. Это на фоне галопирующей инфляции свидетельствует не только о вероятном торможении роста ВВП, но и о потенциальном снижении оборота в тех отраслях, которые и показывали максимальный рост в условиях разворачивания военной экономики.

Малый и средний бизнес, который и обеспечивал большую часть экономического развития России в «нулевые» и 2010-е, обычно становился просто заложником безответственных решений власти. Так было в 2014–2015 году, когда глубочайший сбой российской экономики после присоединения Крыма в течение нескольких месяцев сопровождался заявлениями о достижении «дна кризиса». Так было и в 2020-м, когда карантин (в отличие от стран с развитой экономикой почти без компенсаций бизнесу) был поспешно наложен в первую очередь на сферу услуг и торговлю, где преобладает малый и средний бизнес, не имеющий подушки безопасности.

Ситуация, сложившаяся в 2022–2023 годах из-за СВО, санкций и ухода иностранных брендов, начинала развиваться по схожему сценарию, за исключением того, что теперь заметная часть выживших в предыдущее десятилетие научилась быстро сворачивать издержки, оптимизировать затраты и консервировать производство. Не говоря уже о том, что накопление денежных резервов стало скорее правилом, чем исключением.

Почему российское государство, которое и в мирные времена не очень-то интересовалось экономикой и проводило экономическую политику ситуативно — в ручном режиме, бессистемно и без оглядки на последствия на другие сферы — теперь вдруг, когда его внимание явно больше занято СВО, начало реализовывать то, что надо было сделать еще 15–20 лет назад? Думаю, что объяснением здесь может быть только осознание того, насколько высок уровень цинизма и прагматизма правящей элиты.

«Коллективные Набиуллина, Силуанов и Мишустин», возможно объяснили «коллективным Путину, Кириенко и Патрушеву», что для этого надо не только не трогать рыночную экономику, но и принять верные меры для её укрепления. Потому что, как сказал министр финансов Антон Силуанов, представляя проект федерального бюджета, «всё для фронта, всё для победы». А укрепить — это значит, в некотором роде, завершить брошенные из-за огромного потока нефтедолларов в начале XXI века либеральные реформы (заметная часть которых, правда, в условиях преобладания государственного заказа во всех сферах экономики, будет носить имитационный характер или даже создавать риски для пользователей).

Издержки пути к технологической безопасности — это самый серьёзный долгосрочный фактор, последствия действий которого российской экономике придётся разгребать долгие годы. В предыдущие эпохи технологическая автаркия приводила лишь к торможению экономического развития и трансформации институтов, но в современном глобальном мире подобный подход — это залог системного отставания любого общества.

Эта цена за технологическую автаркию, которая не имеет никакого смысла в глобальной экономике, и важна только в тех архаических вопросах, которые интересны лишь небольшой части стран мира. Стран, которые не способны признаться себе, что для достижения реальной силы и влияния на мировой арене недостаточно ядерного оружия, военной мощи, большой территории, контроля над геополитически важными точками и изменчивого дипломатического влияния в несостоявшихся государствах, где каждые пару лет происходит военный переворот. Для реального влияния нужны сильная, разнообразная негосударственная экономика и богатое население, способное обеспечить ёмкий внутренний рынок. Но для этого надо очень много работать.

Прошедший год показал, что новые пакеты санкций вовсе не являются автоматическим продолжением предыдущих или тупым распространением поражения в возможностях на все более широкий круг лиц. Июньский пакет против Московской валютной биржи и Национального клирингового центра оказался жутко эффективным и привёл не только к усложнению процессов расчётов и удорожанию транзакций, но и к вынужденному формированию более чем одного параллельного курса валют и к увеличению спреда между покупкой и продажей. Что в историческом аспекте всегда нехорошо, а, потенциально, несёт в себе ещё и комплекс неизвестных рисков. Опасных своей неизвестностью.

Другой важный пакет в конце осени 2024 года привёл не только к изъятию последнего крупного государственного банка из систем расчётов — в том числе и важных для государства — но и ускорил падение курса национальной валюты. Причём удар был настолько заметен, что Банк России даже отказался на пару месяцев от зеркалирования действий Минфина в государственных операциях купли-продажи валюты, что уже в некотором роде затрагивает сохранность последних резервов из Фонда национального благосостояния.

Потеря рынков и ухудшение их качества — Очевидным становится главное негативное последствие прошедших лет для российского бизнеса: экспортёры потеряли рынки сбыта. Те, что десятилетиями завоёвывались компаниями, которые наконец-то стали понимать, что научиться продавать важнее, чем уметь производить. Потеряли классические, богатые и очень ёмкие рынки развитых стран, которые, по стечению обстоятельств, практически в полном составе стали теперь для России и странами недружественными. Речь не только про нефть, газ, металлы, лес и минеральные удобрения — речь, в том числе про торговлю, услуги, транзитные операции. И это не просто плохо — это тот случай, когда уже за 2022 год было потеряно то, что потом надо будет восстанавливать десятилетия и с огромными издержками.

Из-за этого концепт «энергетической сверхдержавы», когда высокая доля России на нефтегазовом рынке стала использоваться как политическое оружие, был выстрелом в ногу. Вспомните, что Россия потеряла часть европейского рынка углеводородов ещё за 5–10 лет до СВО, а европейской дискуссии об энергетической безопасности, диверсификации поставок, портовой инфраструктуре для сжиженного природного газа (СПГ) уже больше 10 лет.

На всё это мне могут возразить, что российский бизнес решил с помощью «теневого флота танкеров» проблему обхода санкций на страхование грузов российских экспортеров нефти и нефтепродуктов, а также нашёл новые рынки сбыта для российских углеводородов. Но именно 2024 год показал, что, во-первых, объёмы экспорта по валу так и не восстановились и только повышение цен сохраняет сальдо торгового баланса на приемлемом уровне. Во-вторых, новые рынки сбыта работают с российскими товарами с заметным дисконтом. И поэтому непропорционально большую часть выгоды от экспорта теперь съедают посредники, а уж то, что заметную часть маржинальной прибыли съедают транзакционные издержки не писал только ленивый.

Технологическая изоляция —это то, чем больше всего пугали в 2022 году, и о чём больше всего забыли к 2025-му. Несмотря ни на что, это как раз тот суслик, которого ты не видишь, а он есть. И какими бы ни были убеждения и представления о приоритетах, очевидно, что в современном мире ни одну — особенно крупную экономику с ёмким государственным спросом — невозможно деглобализировать. Технологические санкции — это не только и не столько про полное отсутствие, например, интегральных схем и замену транзисторов на лампы. Это про то, что транзисторы есть, но они немного не такие как надо, их меньше, они приходят невовремя и обходятся очень и очень дорого.

Импортозамещение комплектующих для гособоронзаказа и товаров двойного назначения – это тема отдельного разговора. Понятно, что импортозамещение и локализация производства тоже очень сильно зависят от доступа к технологиям, их стоимости и стабильности поставок, но, всё же, это больше проблема внутренней перестройки подсанкционной промышленности.

А вот проблема технологической изоляции топливно-энергетического сектора стала более запутанной. Во-первых, в 2024 году окончательно стало ясно, что уход после начала СВО нефтесервисных компаний, в том числе Schlumberger, стал не катастрофическим и даже не полным. Нефть добывается, а падение её добычи по сравнению с пиковым доковидным 2019 годом пока составляет 5–10%. С другой стороны, никто и не говорил, что технологические санкции всерьёз скажутся на нефтедобыче раньше, чем через 3–5 лет. То есть, как раз сейчас и надо пристально начинать смотреть отраслью.

Кроме того, некоторые инженеры с прошлого года практически открыто утверждают, что новое разведочное бурение сократилось, а на действующих месторождениях заметная часть производителей перешла к более варварским технологиям, которые позволяют увеличить добычу нефти на раннем этапе, но с последствиями в виде заметного уменьшения общей доли извлекаемой нефти на месторождении. То есть в этом отношении технологические санкции явно работают. Но работают не на прекращение СВО сейчас, а на деградацию отечественной нефтедобычи и конкретных месторождений в будущем.

Проблема потенциального кризиса нефтегазовой отрасли России не только в ней самой, а в том, что от неё до сих пор сильно — хотя уже и не так, как раньше — зависит федеральный бюджет. И в том, что исторически нефтедоллары в рыночной экономике с преобладанием потребления, как драйвера роста российской экономики, размазывались тонким слоем по стране и превращались в зарплаты и рабочие места для очень большого количества отраслей. Не говоря уже о технологиях, логистике и услугах для самого производственного сектора.

Транзакционные издержки за 2024 год для некоторых отраслей, связанных с реальным производством, выросли в разы и даже стали, как показывают исследования Центробанка, ключевым фактором для снижения производственной активности, отказа от инвестиционных проектов, снижения прогнозов по объёмам производства с одновременным повышением прогнозов по отпускным ценам. Рост оптимизма у российского бизнеса, который уверенно продолжался с лета 2023 по лето 2024 года, сначала затормозил, а в последнем квартале ушедшего года начал снижаться. Именно 2024-й можно назвать годом перелома на пути в системный кризис российской экономики.

Проблема издержек для импорта становится запутанной донельзя из-за разных приоритетов для разных сфер, причём гражданский сектор, очевидно, не только не находится в каком бы то ни было приоритете, но и подвергается дополнительным нагрузкам. Например, 2024-й стал годом серьёзного увеличения таможенных пошлин для импортных товаров, включая те, что приобретаются через онлайн-заказы. А планы Минфина обложить всю интернет-торговлю НДС, которые они озвучили на Московском финансовом форуме в октябре 2024 года, нужно воспринимать только всерьёз. И всё это последние полгода происходит на фоне сильнейшего удорожания кредитов, от которых зависит большая часть потребления домохозяйств.

Однако сама условная нормализация проблемы международных платежей вполне может быть полностью обрушена одним фактором, который в России воспринимается как фундаментальный. Это — курс рубля. Хотя он практически всегда — не причина проблем, а следствие перечисленных факторов, сальдо торгового баланса и ручного управления курсом со стороны федерального казначейства и ЦБ. Но большая масса людей воспринимает это по-другому, значит и влияние «цены доллара» в России на рыночные процессы может существенно превышать реальный экономический вклад этого фактора.

Курс национальной валюты — это то, что может удивить внезапно. С политической точки зрения важно, что население относится к рублю, не просто как к платежному средству, а как к одному из символов страны. А падение курса национальной валюты народ воспринимает даже как проигрыш в конкурентной борьбе Америке, Европе и Китаю.

Поэтому вопрос поддержки курса рубля с помощью различных инструментов, включая обязательную продажу валютной выручки экспортерами и операции по покупке и продаже золота и валюты Банком России и Минфином (в том числе операции со средствами Фонда национального благосостояния) — это вопрос не только финансовой, но и политической стабильности.

Одной из комплексных попыток частично решить сразу и проблему курсовой разницы, и удорожания транзакций в 2024 году стало то решение, которого жаждал российский бизнес десятилетиями и которое в иных условиях никогда бы не случилось. Это решение позволить открывать филиалы иностранных банков на территории страны с 1 сентября 2025 года. Именно полноценных филиалов, а не дочерних банков, как это было раньше. На данный момент уже полностью готов весь комплекс законодательства по этому вопросу.  

Важно отметить, что филиалы иностранных банков допускаются в Россию исключительно для работы с юридическими лицами и, преимущественно, для проведения расчётно-кассовых операций. То есть эту меру надо рассматривать именно как способ обойти издержки, связанные с транзакциями и курсовыми разницами на валютном рынке. Успешность такой политики в первую очередь зависит от внеэкономических факторов, но во многом и от банального сальдо торгового баланса.

Торговый баланс России — это то, о чём большую часть постсоветской истории страны задумываться было не принято. Население РФ по меркам западных стран бедное, потребление, хоть и росло, но пока не достигло больших масштабов, экспорт сырья был огромным, а бегство капитала — скорее правилом, чем исключением. В 2023 году ситуация начала меняться, потому что выручка экспортёров уже так не росла, объёмы импортного потребления падали очень медленно, и ситуация второго полугодия 2024-го скорее показывает усиление этого тренда.

Очевидно, что положительный торговый баланс России начинает уходить в прошлое. Если в первом и втором квартале 2024 года профицит торгового баланса был выше прошлогоднего грубо на 15% и 30% соответственно, то в третьем квартале – впервые за долгое время – профицит снизился на 5% по отношению к предыдущему году, а в октябре-ноябре 2024 уже на 25%. Ситуация с балансом услуг ещё хуже.

Что же касается одновременно упростившихся и усложнившихся внешнеэкономических связей России, то важнейшим становится вопрос о том, как процессы в мировой экономике теперь повлияют на экономику внутри страны.

Риски со стороны мировой экономики. Во-первых, последние полтора десятилетия мировой экономический кризис толком не случался. Такое уже было, когда глобальная экономика «пропускала» один кризис в условном десятилетнем цикле. И думать о том, будет ли следующий кризис обычным или каким-нибудь удвоенным – сродни гаданию на кофейной гуще.

Во-вторых, чем больше какая-то страна вовлечена в международное разделение труда, тем больше она страдает от мирового экономического кризиса. В виду того, что уровень изоляции России сейчас велик, это, конечно же, смягчит на территории страны любой кризис, который может грозить миру.

В-третьих, огромная значимость сырьевого и промышленного экспорта в российском торговом балансе — это огромный риск для нашей страны, потому что если мировой кризис выльется в производственную рецессию, то именно потребление нефти, газа, нефтепродуктов, угля, леса, и металлов упадёт больше всего и совершенно непропорционально общему падению ВВП мировых лидеров.

В-четвёртых, чрезмерная зависимость России от Китая, как от торгового партнера — это огромный риск для страны. КНР, на мой взгляд, вне зависимости от каких бы то ни было циклов, находится на пороге собственной Великой депрессии. Хоть китайская экономика уже на порядок больше российской, ёмкости внутреннего рынка обеих стран явно недостаточно для сбыта той продукции, которую они производят.

В-пятых, зависимость российского бюджета от экспорта ресурсов — это тоже серьёзная проблема, которая более чем на половину зависит от государства. И оба варианта её решения — и секвестр бюджета и увеличение налоговой нагрузки на ненефтегазовый сектор — ни к чему хорошему для экономики страны не приведут.

(Продолжение следует)

Оценить статью

(3 оценок)